Тихо горит лампада перед тяжелыми древними окладами старинных икон. Тихо в стареньком деревянном домике и лишь тиканье огромных напольных часов с огромным маятником наполняет пространство дома мерным, идущим из глубины веков покоем. Этот старенький домик никогда не знал телевизора, и лишь свисающий, вышитый вручную бисером плат под иконами в красном углу украшает простое деревянное убранство комнаты. Древняя кровать с горой подушек, чистенькая половица на крашеном дощатом полу, тюлевые занавески с неизменной геранью, да она - живая тишина...

Тишина и покой буквально оглушают тебя, оставшегося наедине с самим собой в этом удивительном пространстве. Ты зашел и занес с собой целый оркестр впечатлений - гул машин, звуки уличной музыки и работающего телевизора, целую симфонию звучащих и перебивающих друг друга мыслей. И вдруг - она... тишина, которую время от времени прерывает тихий таинственный бой отсчитывающих каждый час напольных курантов.

Лампада и иконы.

Господи, какие иконы!

Сегодня так не пишут. Тусклое золото окладов и орнамента обрамляет невыразимо-мягкие, пастельно-глубокие тона одежд святых. От дивных ликов с глубокими огромными глазами невозможно оторваться. Взглянешь, вздохнешь глубоко, сердце даст сбой, отведешь глаза, встретившись с живым взглядом... и вновь украдкой посмотришь. Не показалось! Иконы и впрямь живые, внимательные, наполненные изнутри удивительной тайной жизнью...

Такой жизнью для удивленного ребенка наполнено пространство под новогодней елкой. Такой тишиной наполнена рождественская ночь. Такой тишиной наполнен алтарь после отгремевшей ликующей Пасхальной ночной службы. С этой тишиной можно говорить и чувствовать - тебя слышат как никогда ранее.

Горит лампадка перед древними образами. И ты вдруг чувствуешь жажду сказать что-то этим удивительным ликам. Перед тобой не изображения, а живые святые. И так хочется поймать момент. Сделать признание. Преклонив колена, извлечь из груди сердце и с полупоклоном на протянутых ладонях отдать его небу. "Тебе, Господи..."

Открываешь молитвослов и мир вокруг исчезает. Лишь тихий огонек, освященные теплым пламенем иконы и ты. Твое сердце буквально раскалено живым чувством. Вот он, Господь, перед тобой. Вот он, твой святой вечный друг - твой Ангел-хранитель. Вот он, великомученик Димитрий Солунский, строго и глубоко взирает на твою душу. И твое сердце, "попав на прием", достучавшись до небес, как одинокая сирота-просительница, попавшая к Царю, излагает просьбу...

Каждое слово молитвы наполнено живым, сокрушенным, сладким, покаянным чувством. То горячие слезы текут по щекам, то сладкая улыбка играет на устах. Миновало вечернее правило, но - тебе мало. Ты еще столь многого не успел сказать. "Ангеле Божий, хранителю мой, моли Бога о мне" - слезно и ласково гладишь словами пространство...Акафист Иисусу Сладчайшему. Канон Николаю Угоднику.

Ты пьешь молитву, как прошедший через пустыню пьет ключевую воду, благословляя саму пустыню, потому что без нее ты бы не познал этой радости - пить, благодаря Небо за каждый глоток. Ты - услышан. Твои слезы - приняты. Небо - близко. Это уже завтра реальность вокруг тебя взорвется фонтаном злых искушений. Не выносит враг горячей молитвы.

Но сегодня ты - в живой тишине, затаив дыхание, ложишься спать, чувствуя ангела-хранителя рядом с собой, ощущая добрую укутанность в нечто невидимое, но могущественное и сильное...И на самой границе между сном и явью сладко поющим сердцем ты видишь дивный город Святой. Там правда Господня и праведницы сияют как солнце.

И встав утром и позавтракав на подворье в трапезной, ты узнаешь тайну своей вечерней молитвы. Ты - получил незаслуженный дар, подарок от престарелой, уже отшедшей ко Господу в горние чертоги молитвенницы. Ведь ты ночевал в келье старенькой бабушки, не иначе как тайной схимницы.

Была ли она монахиней, то ведомо лишь Богу, ведь она жила во времена сталинских гонений и умерла в глубокой старости, посвятив себя служению Церкви и непрестанной молитве. И ты молился перед ее образами, в ее комнате. Эти светлые лики на иконах еще помнят ее сморщенное, обращенное смиренно долу лицо, и сухонькие ручки, перебиравшие потертые четки...

Сколько слез пролила она здесь? Какие удивительные подвиги молитвы были здесь совершены? Ты этого не знаешь, но по своему состоянию понимаешь, какого неземного огня в своем обращении ко Господу она в итоге достигла. Ты, теплохладный, всего лишь на "остатках" чужой святой молитвы возлетел до облаков. И захватывает дух и становятся понятными жития великих святых. Начинаешь воочию представлять вырубленную в лесу келью батюшки Серафима, скромную, но наполненную святым сладким огнем молитвы праведника. Начинаешь пусть и гадательно, пусть лишь отчасти, понимать чувства старицы-монахини, сподобившейся явления Божьей Матери.

И начинаешь понимать правду о себе. Сам ты так молиться не можешь. Молишься, думая о своем. Небо где-то там, за тучами. Иконы сами по себе, ты - сам по себе. Эх, раб Божий, где же твоя молитва...Только и остается, что утешаться сладкими воспоминаниями, да прилагать усилия, чтобы хоть когда-нибудь, хоть на миг вернуться в то самое мгновение, когда тишина вокруг становится живой, лики на иконах - внимающими и безраздельно любящими, а ты - наполненным неземным жаром, отдающим всего себя Господу, Его святым и Небу.

"Всего себя вручаю Тебе, Господи. Приими саму жизнь мою, да прославлю Имя Святое Твое..."

Певчий будет петь на небесном клиросе...